ЮСУП РАЗЫКОВ:«ТЕМА У МЕНЯ ВСЕГДА ОДНА — ЧЕЛОВЕК, ЗАКУТАННЫЙ В ПРОБЛЕМУ»

Третий раз в Архангельске соберутся кинематографисты на «Международный кинофестиваль стран Арктики Arctic open». На пять дней, с 4 по 8 декабря. Председателем жюри в этом году приглашён Юсуп Разыков, известный узбекский и российский кинорежиссёр, сценарист.

В преддверии открытия фестиваля «Arctic open» «Северные новости» связались с Юсупом Разыковым. Поговорили о современном зрителе, о Севере и Москве, о его отношении к кино, музыке и министерству культуры.

Razykov_5_spravka

досье

Юсуп Сулейманович Разыков — кинорежиссёр и сценарист. Заслуженный деятель искусств Республики Узбекистан. Дата рождения: 5 июня 1957 года. Место рождения: Ташкент. Родился в семье военнослужащего. Отчим — Лев Херунцев, армянин, был лётчиком гражданской авиации. В 1986 окончил сценарный факультет ВГИКа, мастерская Валентина Черных. Автор 17 сценариев. Снял 25 кинофильмов. Обладатель Гран-При и специальных призов ряда международных кинофестивалей, в том числе в Карловых Варах, Триесте, Сочи, Ялте, Москве. В 2017 году фильм «Турецкое седло» был отмечен призами на шести международных кинофестивалях. На XXX Открытом российском кинофестивале «Кинотавр» в Сочи в 2019 году фильм «Керосин» получил приз Гильдии киноведов и кинокритиков имени Д. Дондурея.

Razykov_5_spravka

ЗНАЮ, ЗА ЧТО МОГУ СЕБЯ НАЗВАТЬ СУКИНЫМ СЫНОМ 

— Юсуп, Ваша режиссёрская фильмография насчитывает 25 картин. Каждая, как ребёнок. Есть среди них любимые дети, неудачники,кого-то жалко? 

— Могу сказать, что ко всем отношусь одинаково. С одинаковой любовью и с одинаковой         критичностью. Абсолютно. Всегда могу дать себе отчёт, что мне удалось, что не удалось. За что я могу назвать себя сукиным сыном, а за что — нет. 

— Родились Вы в узбекской семье, отчим — армянин. А в фильмах ваших много аллюзий христианского толка, они, в подавляющем большинстве, русскоязычные. Как вы относитесь к религии, к исламу, христианству?.. 

— Отношение уважительное. Конечно, я их не объединяю, хотя понятно, что Бог един, если выражаться культурологически, а не в теологическом смысле. Бог, если он и существует, как понятие, то для меня он — понятие нравственное. И культурное. Бог. А отношусь с глубоким уважением ко всем конфессиям, потому что религия наравне с искусством может совершенствовать человека. 

— Вы много читаете, и как-то среди своих настольных книг назвали Толстого и Достоевского. Кто из них ближе? — Среди моих настольных книг — практически вся русская классика. Наверно, в тот момент перечитывал «Войну и мир», потому и сказал — Толстой. Но настольной книгой я бы его не назвал. Скорее Достоевский и Чехов. Пушкин. Видите ли, на мой взгляд, мы не должны гениев возносить, как свой маяк. Это глупо. Гений есть гений. Его можно просто почитать, или не почитать, но знать, что он принес в культуру, ты просто обязан. Мне, в моём драматургическом понимании киноискусства и кинодраматургии, в моём пути, конечно, интереснее Достоевский. 

— Что и чувствуется в ваших фильмах, как мне кажется. А ещё в них прослеживается оппозиция Старость/Молодость, Жизнь/Смерть… Начинаете задумываться? 

— Вопрос очень широкий, многослойный, на него можно отвечать часами, но если коротко, то я своего возраста не чувствую, по счастью. Ни с точки зрения медицинской, ни с точки зрения порядка освоения мира. Я ещё нахожусь в ученическом состоянии. Мне всё интересно, хочу всё изучать, хочу делать кино каждый год, и не останавливаться. Снимать и осваивать всё новые и новые формы. Не сказал бы, что «темы», потому что тема у меня всегда одна — человек, закутанный в какую-то проблему. Проблема может быть исторической, психологической, медицинской, политической… Но всегда главное — человек. 

БЫВАЕТ, ЧТО В ЗАЛЕ 17 ЧЕЛОВЕК 

— Ваши фильмы из разряда «кино не для всех». У них прекрасная фестивальная судьба, каждая картина получает призы и награды, и почти никакая — прокатная. Как Вы воспринимаете такое положение вещей? 

— Без удовольствия. Но и без обиды. У меня есть понимание того, что я делаю, но люди же не могут быть одинаковыми. Не все читают Гумилёва, не все читают даже Пушкина. И это не есть трагедия для Пушкина, это есть трагедия для самого человека. Поэтому я считаю, что мы с ними существуем в каких-то параллельных мирах, о которых знаем, но не пересекаемся в силу каких-то вещей, которые называются самообразованием, интересом к жизни, культурными запросами. Возможно, у людей много проблем, и им не хочется погружаться в размышления, в какие-то культурологические экскурсы, в экзерсисы такого вида искусства, как кино. Раньше, практически на каждом фестивале, я вёл подсчёт зрителей. И мне удавалось насчитывать порядка 15-20 тысяч человек, что абсолютная норма для фестивальных показов, уровень двухнедельного проката в Москве. Я никогда не отказываюсь от показов, стараюсь картины свои сопровождать, встречаться со зрителями. И во время общения пытаюсь объяснить, не своё кино, нет, а что вообще кино может означать. Такие встречи полезны, я считаю. Так что я не очень горюю. Бывает, что в зале 17 человек, а бывает и пятьсот. Бывает по-разному. Но главное — встречи, потому что кино делается для зрителей. Смешно делать кино для себя, просто какое-то извращение. Мне, конечно, хочется показывать зрителю игру ума, какими прекрасными могут быть актёры, рассказывать увлекательные истории, к которым зрители, увы, не привыкли. Я всё-таки заканчивал факультет сценарный, и история для меня стоит на первом месте. А потом, у каждой картины, бесспорно, есть свой зритель. Награды дают не за то, сколько зрителей посмотрело фильм, а за то, насколько ты продвинулся в освоении языка кино, насколько актуальной кажется тема в данный момент.

 — Согласен. В молодости тоже приходилось смотреть «Репетицию оркестра» Феллини в зале с 15 зрителями, половина из которых с середины фильма ушла. Кстати, у вас есть учителя, ориентиры в режиссуре? 

— Конечно. Известные персонажи. Первым я назову Франсуа Трюффо, а вторым — Отара Иоселиани. По первому ряду, это, наверно, мои самые любимые учителя. Я у них всё время учусь. 

Кадр из фильма "Турецкое седло"

ЕСЛИ МУЗЫКУ УБРАТЬ, ТО КАРТИНА БУДЕТ ДРУГАЯ 

— Музыка в ваших фильмах весьма своеобразна и тоже выбивается из привычного уху музыкального ряда. Как она появляется? Вы сами её подбираете, или музыкальный редактор? Пишется ли музыка специально для фильма? 

— Каждый раз по-разному. До недавних пор я не использовал музыку тотально. Может быть, только начиная с «Турецкого седла», у меня с музыкой началась дружба. Наверное, учусь. Пошла какая-то синкретичная форма кино, в которой всё объединено, и музыка, и изображение, и история. Я избегаю того, чтобы музыка была просто сопровождением. Дубль какой-то получается. Актёр в кадре играет, история рассказывается, да ещё и музыка. Она должна вытекать из истории, она должна сливаться с ней, и должна быть неразделима. Условно, если я музыку уберу, то картина будет другая. В «Керосине» звучит аутентичная музыка, она связана с тем, что в нашей картине есть какая-то сказочная подоплёка. Это очень народное кино. Это, может быть, первая картина, которая за последний год признаётся, может быть, истинно русской. Там русская глубинка и история, связанная с прошлым. Но она современная. С современными проблемами. И без музыки там было невозможно. Пожалуй, это мой первый фильм, где музыки ну очень много. Каждые пять минут звучит зонг, русский фолк-джаз, былинного окраса. Сергей Николаевич Старостин, выдающийся музыкант, гений направления фолк-джаз или этно-джаз, пишущий на русские темы. Когда показал ему кино (ему очень понравилось), он сказал, что музыка не нужна, и так всё понятно. Я говорю, мне мало того, чтобы было всё понятно, мне надо, чтобы было красиво. Кино же не просто сообщение информации, но ещё оказывает и эмоциональное воздействие. Музыка очень сильно добавила картине. Её там очень много! 

Кадр из фильма "Керосин"

НЕ УМЕЮ ТАНЦЕВАТЬ СВОЁ КИНО ПЕРЕД ПУБЛИКОЙ

 — А как у вас складываются отношения с министерством культуры? Кино же занятие, требующее денег. Обращаетесь за поддержкой в Минкульт? 

— Я не обращаюсь. И дело не в том, что испытываю какую-то брезгливость, что ли, к этому заведению. Дело в том, что, как правило, не успеваю с ними контактировать. Они меня затягивают в болото обсуждений, питчингов*… Я не очень это умею делать, не умею танцевать своё кино перед публикой. Но мои продюсеры иногда обращаются. Когда снимали «Танец с саблями», они обращались, получали субсидии. Картина «Стыд» получала. В «Турецком седле» и «Керосине» сам выступал продюсером. Искал и находил независимых инвесторов. Деньги какие-то находить удавалось.Это очень недорогое кино. Но кто-то любит сотрудничать с Минкультом, и у них это получается лучше. Если они мне сами предложат, конечно, не откажусь. Просто, они очень долго это делают. Я успеваю за это время кино снять. 

— Слава Богу, что есть люди, готовые давать на такое кино деньги, и им не надо объяснять, зачем. Как и на музыку, на музеи, на что бы то ни было. 

— Да, это здорово. 


ЗРИТЕЛЯ БРОСАТЬ НЕЛЬЗЯ 

— Часто вашим фильмам стараются придать некую политическую окраску, из серии «так жить нельзя», «к топору зовите Русь». У вас подспудно такая задача стоит? Или политика тут притянута за уши? 

— Всё опять-таки взаимосвязано. Есть некоторые приметы в жизни, которые мне не нравятся, являются драматическим узлом для будущей истории. Стараюсь в ней разобраться, и на поверку выходит, что проблема понятна многим. Они разделяют, условно говоря, негодование или озабоченность. Поэтому я не очень заморачиваюсь, не очень спорю с такой трактовкой. Я вижу жизнь так, как вижу. А если кто-то видит в моём кино какую-то расширенную версию, то, значит, беспокойство моё разделённое. Это можно только приветствовать. Меня огорчает, когда люди пытаются обвинить художников, режиссёров в том, что те показывают тяжёлую жизнь, мол, жизнь не так тяжела. Меня оторопь берёт. Таких картин, как мои, или Ларисы Садиловой, или Саши Велединского, немного. На двести фильмов — пять-десять. Можно пойти повеселиться, посмотреть на беременного Дюжева, или на Карлсона-Галустяна, поплакать на бесконечных историях про любовь. Истории «под американскую жизнь», где всё замечательно, и люди красивые, одинаковые… 

— А какие машины и квартиры у полицейских и врачей!.. 

— Людям дают зрелище, как корм, и у них вырабатывается зрительский рефлекс, они уже что-то другое смотреть не умеют. И даже не осознают этого. Они думают, что не хотят, но на самом деле — не умеют. Мы показываем картину «Турецкое седло». Люди говорят: «Зачем вы упоминаете гомосексуализм?» И начинаешь терпеливо рассказывать, что тема гомосексуалистов появилась, потому что в картине звучит барочная музыка. А барочная музыка раньше исполнялась мальчиками-кастратами. Другая культура. Потом говорю: «Вы привыкли к тому, что пуля летит и убивает человека. Для этого есть искусство монтажа. Режиссёр же переживает двойную эмоцию». Изменилось отношение к смерти. Я к такому не привык. Вообще не снимаю фильмы про войну. Валерий Маслов. Люди разучились смотреть. Ищут знакомые лица. Не смысл, не героя картины, а знакомого артиста. Самое главное извращение в моём понимании. Потому что в кино снимается не один артист, не два артиста, слава Богу, их у нас миллиард. Кстати, в моей картине предпоследней, в «Турецком седле», есть актер, который до этого вообще нигде не снимался. Он актёр, а его никто не знает… 

— Валерий Маслов? 

— Да, Маслов. А сейчас у него агент появился, жизнь изменилась. В «Керосине» вообще, актрисе Елене Сусаниной — 85 лет. И первая главная роль! Мне интересно про таких людей делать кино. Это же наши люди. Наши матери, родственники, соседи… И конечно, мне кажется, зрителя бросать нельзя. Не то чтобы миссия такая у меня, у моих друзей, у коллег, которые снимают подобное кино. Елена Сусанина. Если начнём делать киноподелки, зритель перестанет быть зрителем. Он превратится в молчаливого созерцателя, который ни о чём не думает, воспринимает кино как движущиеся картинки, только и всего. 



На церемонии закрытия кинофестиваля ARCTIC OPEN 2018

ОТ КАЖДОГО ФЕСТИВАЛЯ ЖДУ ЧУДА 

— Юсуп, приезжали ли Вы в Архангельск, видели ли область Архангельскую? -. На Севере был много раз. В Мурманске, на Кольском полуострове. В прошлом году приезжал на фестиваль в Архангельск. 

— Было интересно? 

— Безумно. Было очень интересно. По области поездить я не успел, потому что была работа на Arctic open. Показывал свою картину. — А в этот приезд в качестве председателя жюри, будет ли время, чтобы увидеть что-нибудь, кроме экрана? 

— Надеюсь. Дело в том, что пройдёт показ моего фильма «Керосин», и зависит от организаторов, как они выстроят мой график. — Чего ждёте от фестиваля? Надеетесь на открытия, откровения? 

— Всегда. Я сажусь в кресло в кинотеатре, когда ожидаю чуда. Мне всегда хочется увидеть чудо. Последние годы часто езжу председателем жюри на разные фестивали. Только что был на «Киношоке», в прошлом году — в Мурманске на «Северном характере»… Смотрю много фильмов. Arctic open- редкая возможность увидеть квинтэссенцию года, мы же практически конец года застаём. А тем более, что регион северный, очень для меня интересный. Когда делал картину «Стыд», мы прожили полтора месяца на Кольском полуострове. Ещё несколько раз туда ездил, пока мы готовились к картине. Север, знаете, очень специфический магнит. Я плохой турист. Мне очень скучно изучать города по предлагаемым маршрутам. Люблю открытия. Помню, ещё мальчиком, сам, пешком, исходил Петербург, тогда Ленинград, и сам вышел на Дворцовую площадь. Была зима, и помню, как сорвал шапку и счастливый стоял возле Александрийского столпа. Я ещё тогда понимал, что не какая-то духовная жажда меня выведет, а какой-то магнит. Вернулись из Мурманска, и вся моя киногруппа как будто заболела. Мы недели три не могли прийти в себя. Кто-то даже ушёл в запой. Глубокая тоска по тому, что ты оставил там, оставил частичку своего сердца. 

МЕЧТАЮ СНЯТЬ КИНО В АРХАНГЕЛЬСКЕ 

— А что с Архангельском? 

— А Архангельск у меня находится в том же ряду. Суровость природы, которая кристаллизовала определённые черты русского характера, для меня очень значимые. Я успел заметить, в Архангельске очень вежливый народ, очень терпеливый народ, очень принципиальный народ. Есть ощущение, что тамошний народ — какая-то молодая материя, она на многое способна. Если Москва — люди усталые, циничные и, как правило, беспринципные, уже даже в деньги не верят, то в Архангельске есть ощущение, что люди любят свой город. Переживают за него. Любят свой край. Понимают его особость, его историческое значение, его культурное значение. Это всё чрезвычайно важно для человека, который выбирается из этой Москвы, проданной непонятно в какие руки, и что дальше с ней будет, совершенно непонятно. Той Москвы, которую мы все любили, про которую и Иоселиани писал, и Шпаликов писал, уже нет. Всё давно ушло. Здесь даже запах весны изменился. Нет уже тех клёнов, которые пахли в мае, после каждого дождя. Обволакивающие, пьянящие запахи… Ничего нету. Всё залито плиткой. После Мурманска, две недели, три недели, люди просто брали и по интернет-карте ползали по местам, где мы снимали — в Заполярном, в Печенге, в Лиинахамари… Удивительное ощущение. Объяснить его концептуально сложно. Поверьте, мне, я больше люблю Север, хотя и родился в Узбекистане, в Каракалпакии, в жару в 50 градусов. И должен бы, казалось, тяготеть к теплу, но нет… Я скучаю по людям, в Узбекистане, потому что давно там не живу, по погоде же, как-то не очень. А вот по зиме, по хрусту снега, вообще по снегопаду, очень тоскую. Может, мои предки были белыми медведями, не знаю. 

— Тогда вам нужно приехать не только в Архангельск, и не на несколько дней. Потому что сегодня Архангельск уже не производит такого впечатления, как северная глубинка. Попасть в деревни, на побережье, в Кенозерский парк, на Онегу, в Мезень, на Пинегу, в Каргополь… Красивейшие места и совсем другие люди. 

— Я мечтаю там кино снять, вообще-то. Это очень сложная, но очень манкая вещь. В Москве надо мной многие смеются: единственный узбек, который любит снимать зимой. А для меня в этом есть какая-то эстетическая гармония.

Владимир Анисимов

Source: https://newsnord.ru/yusup-razykov-tema-u-menya-vsegda-odna-chelovek-zakutannyj-v-problemu/

Visits: 1020